Сергей Корычев - пение, гитара

В последний день предзимний, как напасть,
Приходит к нам мучительная трезвость.
Душа, как ветка, на морозе треснув,
Боится шелохнуться и пропасть.

Приходит время приоткрыть окно
И осознать с глубоким удивленьем,
Что двум прямым, от Бога параллельным,
И впрямь соединиться не дано.

Приходит время расплетать клубок
Тропиночки, натоптанной по кругу,
Затосковать по искреннему другу,
Сойти с ума у добрых чьих-то ног.

И ждать, не шелохнувшись, не дыша,
Когда, стирая горестные метки,
Услышать треск заиндевевшей ветки
Осмелится пропащая душа.

Я ужас, гляжу, навожу на ханжу,
То жизнь моя рай, то могила.
Я, видимо, ужас еще навожу
На бедного русого фила.

Я русскоязычный, что делать, поэт,
Восток во мне и юго-запад,
И кровь моя не идеальна на цвет,
На вкус и, простите, на запах.

Имперскую бедность и славу кляня,
Зачавши на коечке узкой,
Татарин с хохлушкой родили меня:
Какой же я, к черту, не русский?

А если мне все же объявят войну
Хранители русского слова,
Я чисто по-русски им так заверну,
Что примут меня, как родного.

Великий могучий дает мне приют
И свет, и духовную пищу.
Родной лишь язык, на котором поют,
Ругаются, любят и пишут.

Пииты! Я вам натурально родня
Я жду, вдохновенно и кротко.
Но косо воротит свой нос от меня
Надменная косоворотка.

Вверх по старой вильнюской улице,
Мимо публики, бодро крушащей двери троллейбусов,
Шли старуха с собакой, быстрее идти не хотели,
И старуха, в подержанном детском пальто,
Солдатских ботинках,
Шапке из кролика, выродившегося в кошку,
И собака, без шапки, пальто и ботинок,
Представляли собой
Два сосуда горчайшего одиночества,
Сообщающихся через капиляр поводка.

Когда уйду с земли
И растворюсь в тумане,
Залейтесь, соловьи,
Горючими слезами.

Хорош был мой удел:
Я мало ненавидел,
Какие песни пел,
Какое небо видел!

Какие рвал цветы,
Какие встречи помнил,
Какие, блин, мечты,
Играючи исполнил.

Каких друзей терял,
Каких не тратил денег,
Какие груди мял,
Горяч и молоденек!

В какие жил года,
Какое тратил время,
Конечно, ерунда
Все эти откровенья.

Но были б дни пусты,
И жизнь была бы скудной
Без этой ерунды
Божественной и чудной.

Когда уйду с земли
В небесные объятья,
Рыдайте, соловьи,
О некудышном брате.

И станет мир всерьез
Глубок и интересен
Заради этих слез
И чепуховых песен.

Нет числа моим ошибкам.
Жил без Бога. Пел и пил.
Боже мой, каким паршивкам
Я стихи свои дарил.

Даже на воздушный замок
Не скопил, слезами сыт.
Боже мой, каких мерзавок
Я оплакивал навзрыд!

Как неряшливо глазели
В глубину моих небес
Быстроногие газели,
Имя коим - мелкий бес.

Почему же Бога выше
И светлей они порой?
Положительно не вышел
Отрицательный герой.

А вернее, героиня,
Сердца маленький солдат,
Что вернее героина
Отправляет в рай и в ад.

О, источник всех болезней,
Но причина волшебства.
Нет на свете бесполезней
И полезней существа.

И когда меня, кретина,
Повлекут на Страшный суд,
Бабы глупо и картинно
Красотою мир спасут.

Чтоб опять корпеть до пота
Над картиною лица
С постоянством идиота,
С вожделеньем идиота,
С прилежаньем идиота
И... улыбкой мудреца.

Вот заштатный городок,
Он ни узок, ни широк,
Здесь в пыли теплейшей улиц
Я слонялся без порток.

Здесь строения низки,
Расстояния близки.
Здесь бы, верно, даже Гоголь
Удавился от тоски.

Вот потресканный фронтон:
Ужас, вылитый в бетон.
Он похож на психбольницу,
А совсем не на роддом.

Не велик он и не мал,
Сер, а не голуб и ал,
Здесь впервые я нахально
Благим матом заорал.

Позже, впрочем, взрослым став
И хмельного перебрав,
Я орал потом, конечно,
Но уже не так был прав.

Вот нелепый отчий дом,
Здесь свой первый трудный том
На диване я написал,
А писал уже потом.

Возле дома на углу
Я крутил в пыли юлу,
Необдуманной ладошкой
Наступая на пчелу.

Я не мог никак понять,
Чем же здесь себя занять?
В крайнем случае родиться,
Но не век же вековать.

И пока я рос и креп,
Городок сжимался в склеп,
И на зеркале в прихожей
Появлялся черный креп.

И покуда, скок-поскок,
Я дожил до этих строк,
До размеров моей мамы
Сжался жалкий городок.

Он и виден-то едва,
Так, размытая канва.
Пусть спасибо скажет маме,
Что она пока жива.

Усталый день сойдет с небес.
И ночь пройдет тревожным сном.
Застынет поседевший лес
В каком-то танце неземном...

Дорогой звездной - Млечный путь.
Дрожит последний огонек.
Ты так хотела отдохнуть
От вечных мыслей и тревог.

Усни. От грохота машин
Весь мир упрячь в свою ладонь.
И буду я сидеть один
И ветками кормить огонь.

А утром снова заснуют,
Засплетничают поезда.
И, вспомнив городской уют,
Ты вновь запросишься туда.

Целовала неумело,
Холодила: "Погоди,
Спой мне так, чтоб заболело
Сладко-сладко там, в груди!"

И хотелось быть некчемным,
Чтоб не верить, чтоб не мочь.
Струны тонкие, о чем вы
Ей шептали в эту ночь?

Распрощались - как не стало
Сказки сумрачной, лесной
Вместе с ведьминой гитарой
И сиреневой тоской.

Костерочек наш задуло.
Только у кого б спросить -
Как же я, ее придумав,
Не придумал, как забыть?

На балконе мокнут звезды
В кадке с квашеной капустой.
Ветер разгоняет тени,
Наблюдается смятенье
На веревочке с бельем.
Ветер тронет осторожно -
И белье опять запляшет...
Лишь замерзшая рубашка
Еле слышимо в окошко
Постучится рукавом.

Барабанили капели! Но вначале было слово.
Ранним птахам зовы зёрен обещали толокна.
Мы гадали, что стрясётся с этим миром бестолковым,
И по основным приметам выходило, что - весна.

А потом случились ливни. А за ливнями оливы.
Нам приснились, скрыв усталость пеленой тяжёлых век.
Может быть, того не зная, целый год мы были живы
Тем высоким, что осталось неразгаданным навек.