Свет небесный. Свет вечерний.
Свет последний. Свет печальный.
Снег тишайший. Звон волшебный.
Танец легкий, неизбывный.

И душа полна тревоги,
И любви, и отчужденья,
Кто придумал эту муку?
Кто придумал эту вечность?

Так случилось - мы пришельцы,
Пришлецы миров бескрайних,
Так случится - мы вернемся
В снег тишайший, свет небесный.

Наш город замело, и стало все подложным
От огоньков такси до театральных касс,
А в парке ни души, иначе быть не может
На свете в этот день, на свете в этот час.

Лишь чудный четкий звон дерев, вобравших иней
В немыслимый узор изысканных ветвей,
И каждый колкий штрих витиеватых линий
Становится больным при свете фонарей.

И будто жизнь сама светла необычайно,
Не нужно песен петь, в ночи сходить с ума.
У жизни сто начал - печаль, свеча, случайность.
У жизни сто начал, итог всему - зима.

Но сердце от того не покидает нежность,
Что так тепло дрожит серебряная нить.
Окончится зима, и с нами будет нечто,
Чего не предсказать, чего не объяснить.

Мой сон весьма высок:
Коса наискосок,
И мы по поясок
Закопаны в песок.
Ты расплела косу
И держишь на весу,
И вся твоя одежда -
Бумажка на носу.

Целуемый тобой,
Я слушаю прибой,
Задорный как, плейбой,
И глупый как, плейбой.
Потом через косу
Несу тебя, несу,
И вся твоя одежда -
Бумажка на носу.

Июльской ночью был пляж не то чтоб светел -
Белел песок в темноте, и это просто.
А что болтал второпях лукавый ветер,
Об этом над головой молчали звезды.

Семь было в свете чудес, а стало восемь,
И море вдруг голубым зашлось гореньем,
А мы бежали к нему, одежды сбросив,
И целовались в воде до одуренья.

Мы шли к рассвету без сна и без дороги,
В ночи минуя сады и правосудье,
И были мы до утра чисты, как боги,
И были мы до утра грешны, как люди.

Полдень. Мы чего-то ждем.
Шпарим песни зло и нежно.
В эту ночь песок прибрежный
Искалечило дождем.

А с утра волной седой
Смыло рытвины и накипь
Да загадочные знаки
Человеческих следов.

Сыро. Сломано весло.
За палаткой чайка плачет.
Ночью дождь буянил, значит
Нам с погодой повезло.

Ни сна, ни тишины не ведает весна,
Настенный календарь сбивается со счета.
Мой бестолковый Бог, он курит у окна,
Клянет весну и врет о чем-то.

Мой ненадежный Бог отчаянно красив,
Он, кстати, меж враньем клянется поминутно
Спасти и сохранить во мне остаток сил,
А также освятить приют мой.

Все люди для него навряд ли братья,
Он не столько остроумен, сколько желчен,
Как он растерян, как самовлюблен,
Как ненавидит он, как любит женщин!

Когда она придет, забыв про страшный Суд,
Он торопливо мнет упругий ситец,
А поутру с ума сойдет, напрасно силясь
Хотя бы вспомнить, как ее зовут.

Мой всемогущий Бог совсем не божество,
Он плачет по ночам продлить не в силах
Мне жизнь хотя б на миг от срока моего,
Затеять пламя в пальцах стылых.

Ах, я бы поменял, когда бы только мог,
Хранителя и жизнь, хранимую так слабо,
Но вслед ему шепчу: "Мой благородный Бог,
Спаси и сохрани себя хотя бы."

Просил Всевышнего цветок:
"Не отдавай меня зиме,
Мне так не хочется во тьму.
Я поживу еще чуток,
Пусть мир порадуется мне,
А я порадуюсь ему."
Я полуночничал в тот час,
Но не заплакал ни о ком,
На утро высохла роса.
Как жаль, что я не различал
Ни сном, ни духом, ни умом
Во тьме живые голоса.

Цветок удастся воскресить,
Ах, не придется ли и мне
Потом завидовать ему,
И у Всевышнего просить:
"Не отдавай меня зиме,
Мне так не хочется во тьму.
Земля вернет весне цветок,
Но не вернет земля весне
Мое тепло и потому,
Я поживу еще чуток,
Пусть мир порадуется мне,
А я порадуюсь ему."

А что там будет в январе
Гадать на гуще не резон,
О, близорукий мой пророк.
Покуда лето на дворе
Пускай пылиться капюшон,
Даст Бог, ему еще не срок.
Жилось бы слаще детворе,
Собакам бегалось в газон,
Писцам писалось между строк.
А что там будет в январе
Гадать на гуще не резон,
Я слышу голос твой, цветок.

Звон челесты
почти бестелесный
пронизал прозрачный лес.
Неизвестно,
что было бы, если
б в мире не было челест.

Припев:

Лес прозрачный
туманный и синий
помогает мне понять
Песнь челесты,
сверканье росинок
в листьях бьющихся, звеня.

Припев.

Платится бабочка за реверанс над свечой,
Платьице бальное не догорело еще.
Нищенка гордая все не умеет понять
Истину горькую - пламени ей не унять.

Боже мой, где ты, и горе мое, и сума?
Бедный мой гений - убийца и вор Франсуа.
Вера забавная не ослабела еще,
Платится бабочка за реверанс над свечой.

АНДАНТЕ, МИЛАЯ, АНДАНТЕ

В метели, в белые метели
Все птицы райские летели,
Не те ли пташечки, не те ли,
Что обвенчать хотели нас?
Вам жизнь была игрою в фанты,
Твердили Вы:"Мне Богом дан ты".
"Анданте, милая, анданте,-
Я возражал,- неровен час."

Сакраментальные идеи
Я говорил на самом деле,
Вы даже слушать не хотели,
Кляня мудреный свой наряд.
Уж Вы развязывали банты.
Анданте, милая, анданте!
Смутясь играли музыканты
Ноктюрн в который раз подряд.

Оставив города и веси,
Шелк разметав по спинкам кресел,
Все окна спальни занавесив,
Вы к телу льнули моему.
Анданте, милая, анданте!
Ведь страсть при Вашем то таланте,
Любить преступно станет анти-
Спасительной, а по сему

И час расплаты грянет скоро,
Всходя на эшафот позора,
И кинув гривенник наскоро,
На чаевые палачу.
Он Ваш слуга, он пес бродячий,
Я - музыкант, Ваш муж гулящий,
Вам горделиво уходящей,
"Анданте" тихо прошепчу.

Сентябрьский звездопад. Мой музыкальный ящик сломался.
Подошла пора взглянуть без слез
В печальные глаза собратьев уходящих,
Пока не навсегда, пока что не всерьез.

Сентябрьский звездопад. Мне стукнуло за двадцать.
С немыслимых высот срывается звезда,
Роскошная пора уверенно прощаться,
Да утро, не боясь расстаться навсегда.

Как просто и легко глотать морозный воздух,
Как сорок тысяч лет и год тому назад,
Так любят на Земле, так умирают звезды,
Не хочется - не плачь. Сентябрьский звездопад.

А просто музыка с небес не пролилась,
И тот, кто молча ждал чудес поплакал всласть,
А счастья было то всего в кармане грош,
И ощущение того, что грянет дождь.
И остановится Земля на миг хотя б,
И сразу после февраля прийдет сентябрь.

И было нам нужнее слов пожатье рук,
В нелепой сутолоке снов рождался звук,
Рождался звук упрям и слеп, ну, а потом
Сентябрь впрямь случился вслед за февралем.
И были звуком тем больны и друг, и враг,
А то, что не было весны - почти пустяк.

ПЕСЕНКА ОБ УКРАДЕННОМ ЛЕТЕ

Полно волноваться и бумагу черкать,
Шариковой ручкой выводить канкан,
Лето получается совсем ни к черту:
Грязь и холод, дождь и скука и туман.

Ну, что ты, дружок, придумал,
О чем тут рыдать, мечтатель,
Напрасно ты дуешь в дудку -
Не станет никто плясать.

И душит одиночество - беги в леса,
Тыщи безголовых и безглазых тыщи,
Горе от ума, скажу я вам, не сахар,
Но куда прикажете девать умище?

Неблагодарное племя, а семя-то сучье,
Вот ведь какая случается "бессаме муча".

Впрочем, был во всем виновен немец в каске,
Вышедший из тьмы одесских катакомб,
Немцу-подлецу к лицу любая цацка,
Цапнул лето красное и был таков.

А вы говорили, что лето сокрылось
За глыбами сопок ли, гор ли,
А лето уперли, представьте,
Пришли и уперли.

Любезный друг, почти на треть
Ночь минула, глаза пусты,
Допито горькое вино
И выкурен табак.
И право, надо бы успеть
Сгореть до утренней звезды,
Остаться, будто, негрешно,
Да вот нельзя никак.

Припев:

Любезный друг, постичь ли связь
Меж музыкой и бездной слов?
И, право, хватит ли чернил
На острие пера?
Чтоб разбросать, не торопясь,
Букет взволнованных стихов
И крикнуть из последних сил:
"Пора, мой друг, пора!"

Припев.

Когда седой Харон покинет Стикс,
Когда последний друг взойдет на небо,
Я принесу тебе вина и хлеба
И прошепчу тебе сиротский стих.

И грянет музыкой вчерашний дождь,
И обратит к нам Бог свой лик пресветлый,
И Каин кинет нож и канет в ночь,
И молвит ранний гром светло и слепо.

Не будет холодно босым ногам,
Не будет голодно мятежным душам,
Господь откроет нам уста и уши,
Поскольку счастья дать не сможет нам.

И Каин кинет нож и канет в ночь,
И обратит к Нему свой лик пресветлый,
Воскресший в музыке вчерашний дождь,
И молвит ранний гром светло и слепо.

В серебре дождевых крапинок
(вправду ль была?)
Некрасивая и прекрасная
женщина шла.
Выбегали навстречу убогие,
кто в чем,
"Эта женщина идет к Богу",-
говорил черт.
Бог свой взгляд смущенный
не сводил с ее ног,
"Эта женщина идет к Черту",-
говорил Бог.
Боги, черти, вы сивого Симона
не умней,
Эта женщина некрасивая
шла ко мне,
Я ладошки хотел ее детские
отогреть,
Ну, зачем вы ее сердечную -
на костре?

Я скоро на дне реки стану кусочком ила,
А может быть золотистым невиданным цветком.
А ты, ты была всегда, просто все позабыла,
И будешь всегда, но это узнаешь потом, потом...

На узенькой, словно плацкартная койка, кровати,
Совсем еще детской твоей невозможной кровати,
Целуясь и плача и в тело единое слившись,
Мы в страсти смертельной могли докричаться до Бога.

И я понимал, что меня ты пытаешься вспомнить,
Но не был я раньше на свете и больше не буду,
А ты вспоминала кого-то в оставленной жизни,
Забытой, как в будущем будет забыто и эта.

Благословляю печаль, ставшую светлым смехом,
Медленно с губ твоих жадную влагу пью.
Я лишь один из тех, давших своею смертью
Тем, кто придет потом, вечную жизнь твою.

В толпе, бог весть куда, несущихся одежд,
Какое, признаюсь, унылое занятье -
Давно остывших рук неловкое пожатье,
Нежданный карнавал несбывшихся надежд.

Да, другу моему года пошли не впрок -
Он песен не поет, речей не произносит,
В зрачках его дрожит насмешливая осень,
Он больше не поэт, не бабник, не пророк.

Как тошно вспоминать - буянили в ночи,
Любили рассуждать уверенно и умно,
Как не любили шляп и дорогих костюмов,
И гордо жгли ладонь на пламени свечи.

Нам полно обещать то белку, то свисток,
И шляпу мять в руках смешно и неумело,
Смертельный мой дружок, да разве в шляпе дело?
Сердечный ты мой враг, осенний мой листок.

Припев:

Как трепали мы солнцу его рыжие лохмы,
Боже, как нам леталось без вранья, без оглядки!
Обрезали нам крылья по самые локти,
Но они отрастали по самые пятки!

Припев.

Зря лишь ветер глотали, обжигающий небо -
Неразумные крылья уступают колесам...
Знать совсем не судьба нам в далекое небо,
Знать судьба нам на Ладогу мачтовым лесом.

Припев:

Подолом холщовой рубахи слезу утерев,
Вступаю в торжественный лес, не покрыв головы,
И ветер, подслушав молитвенный шепот дерев,
Свою неразумную паству лишает листвы.

А листья все шепчут: "Мы - души детей и калек"
Приводит в движенье законы свои естество,
Мы к ночи спокойно сойдем в ослепительный снег,
Не волею Господа живы, но верой в Него.

Как разум прозревшего светел оставшийся день,
Лафа суеверным, оконченным кажется путь,
Ни Бога, ни друга, ни смеха заблудших детей
Не вспомнить, не встретить, не выдумать и не вернуть.

Пора торопиться - уже мы на свете одни,
Не чувствовать боли, руками огонь вороша,
Взметнувшись над лесом в небесные канет огни,
Луной осиянная впавшая в детство душа.

Всем сирым, голодным, больным и бездомным
Не хватит у Бога тепла, но покуда
Обнимемся молча несчастные братья,
Ненужные дети планеты огромной.

Покаемся вслух о грехах и ошибках,
Напьемся ветрами, насытимся болью,
Споем, не зовя, не жалея, не плача
О тех, кто и звал, и жалел нас, и плакал.

Взойдем на вершины, надышимся вдоволь,
И канем во тьму, но теперь не навечно,
И выйдем на свет, и при свете печальном
Глаза заболят и ослепнут от зренья.

Мы в мир возлетим, воспарим, вознесемся,
А после вернемся на землю за хлебом.
Всем сирым, голодным, больным и бездомным
Не хватит у Бога тепла, но покуда...

Вздохну, волнуясь и грустя отчасти,
И грохну вдребезги хрусталь - на счастье!
Пусть путь мытарства моего не начат,
Все это ровно ничего не значит.
Вам - прямо, мне - дальше, желаю удачи!

Молва, в меня в который раз не целься,
Никто мне нынче не указ, ни Цезарь,
Ни прокурор, ни даже вождь апачей,
Все это ровно ничего не значит.
Судите-судачьте, желаю удачи!

Жаль, сердцу биться на ветру не долго,
И я когда-нибудь помру - и "с Богом"!
Весь мир у гроба моего заплачет.
Как жаль, что это ничего не значит!