Пора в дорогу, старина, подъем пропет!
Ведь ты же сам мечтал услышать, старина,
как на заре стучатся волны в парапет,
и чуть звенит бакштаг, как первая струна.
Дожди размоют отпечатки наших кед,
загородит дорогу горная стена,
но мы дойдем - и грянут волны в парапет,
и зазвенит бакштаг, как первая струна.

Послушай, парень, ты берешь ненужный груз:
ты слишком долго с ней прощался у дверей.
Чужими делает друзей слепая грусть,
и повернуть обратно хочется скорей.
Пойми, старик, ты безразличен ей давно.
Пойми, старик, она прощалась не с тобой.
Пойми, старик, ей абсолютно все равно,
что шум приемника, что утренний прибой.

А если трудно разом все перечеркнуть,
давай разделим пополам твою печаль.
И я когда-то в первый раз пускался в путь,
и все прощался, и не мог сказать "прощай".
Ну что ж, пойдем, уже кончается рассвет,
ведь ты же сам мечтал услышать, старина,
как на заре стучатся волны в парапет,
и чуть звенит бакштаг, как первая струна.

Странная нынче зима:
снега все нет и нет,
а падают -
то билеты трамвайные,
то пуговицы перламутровые,
то рыбья чешуя.

А вчера град был,
какого давно не случалось:
лампочки выпали матовые -
ватт по шестьдесят!

Я не знаю что делать?
Помоги, старина, посоветуй,
Не ищу я ни денег,
Ни жены и ни нового света.
Мне б осеннюю полночь
Да звенящую тонку нить,
Чтобы главное вспомнить
И чтоб всё остальное забыть.
????????????????

Мелькнёт огонёк увечный,
Задержится не дыша,
Затем от угасшей свечки
К чертям отлетит душа,
Пытали меня на изгиб всё,
Ломали и мяли бока,
Лежу весь, как будто бы в гипсе,
Хотя и не в бронзе пока.

Рябая степь по обе стороны,
на полустанках вьюги вой,
вагон, озябший и издерганный:
"Скорей домой, скорей домой..."

Полнеба тучами испачкано,
фонарик тлеет на хвосте,
а за последней водокачкою -
глухая степь, немая степь.

И хочешь - плачь, а хочешь - радуйся,
но не ищи, по чьей вине
нет ни огня тебе, ни адреса -
закат в окне, закат в окне.

Но через ночь чужую, черную
седою прядкой колеи
четыре ниточки продернуты,
и две из них сейчас твои!

Извини, старина,
захотелось немного излиться.
Ты представь себе плац
и глаза на минуту закрой -
и Единственный Настоящий Трубач
и сопровождающие его лица
нам исполнят коротенькую симфонию,
именуемую "зарей".

В этом - все!
В этом - солнце,
но не то,
что сержант перед завтраком крутит,
и не то,
что под вечер
уставшие слепит глаза.
Это солнце - из кипящей,
совершенно особенной ртути,
о которой ничем,
кроме Музыки, не рассказать.

В этом - все!
В этом - утро
и нетронутая красота его.
И, наверно, поэтому,
от дневной суеты огрубев,
каждый раз на вечерней поверке
грешный полк наш стоял
и оттаивал,
потому что равнялся на ртутное солнце,
перекатывающееся по трубе.

Сотни маленьких серебристых надежд
за гимнастерки засунув,
полк стоял, осененный единственной,
той, что лилась с допевающих труб...
Кто же знал, что в казарме у трубача
на гитаре натянуты струны,
будто сделанные из такого же солнца,
однажды застывшего на ветру?

...Извини, старина,
просто слишком уж крепко вцепилось.
Но ответь мне хоть ты:
ты уверен ли наверняка,
что без тонких,
предельно натянутых струн
точно так же бы трепетно билось
это маленькое,
но яркое,
звенящее сердце полка?

Старею,
друзей совсем узнавать перестал.
На улице кричу ему:
- Эй, друг,
спичек не найдется?
Он оборачивается,
а я гляжу -
и не друг он мне вовсе.

Мы условимся: трупов не будет,
отпустим Харона гулять -
пусть напьется, пусть вдарит по бабам,
пусть сходит в кино, черт возьми! -
и пристроимся сами на веслах,
и время покатится вспять,
и немного побудем детьми!

Мы с тобою когда-то построили дом -
кто живет в нем теперь?
Мы в иные стучались дома -
говорят, там полно малышни.
Было дело - ни дня без письма -
как сейчас удается терпеть?
Кто ж мы нынче и как там они?

Что давно мы не виделись, старче, - плевать:
каждый шаг, каждый вздох твой мне слышен
за тысячу тысяч локтей.
Ты молчи, ты тихонько греби,
ты под солнцем тогдашним потей -
может, снова на нас снизойдет синева...

И глаза наши после дождя -
в этот мир, голубой-голубой,
в этот легкий пока еще груз -
что там думать - впрягись и тяни,
и тяни под гитару
про осень, про дождь, про любовь,
про любовь: вот - любовь, остальное - в тени.

Эта тень наплывет чуть попозже,
и мир, все темней и темней,
ощетинится, зубы оскалив,
такой неживой-неживой,
и тогда-то не дай тебе бог
хоть на миг в этом царстве теней
разлучиться с твоей синевой!

Что давно мы не виделись, старче, - плевать:
каждый шаг, каждый вздох твой мне слышен
за тысячу тысяч локтей.
Ты молчи, ты тихонько греби,
ты под солнцем тогдашним потей -
может, снова на нас снизойдет синева...

И раздуются пусть животы,
годовых не вмещая колец.
Мы, кряхтя, примостившись на банках,
дележку затеем опять
и спихнем мифологию снобам,
оставим себе Ингулец -
может, что-то покатится вспять...

РАЗНОЦВЕТНЫЕ ПИСЬМА

Кто не все продает, тот недешево платит -
и понять бы пора, и запомнить пора.
Белой краски на все самолеты не хватит:
больше идет горам.
Все самолеты, стрекозы и дирижабли,
все воздушные шарики и облака
крылышки смяли, бока отлежали,
не возносясь пока.

Все живое когда-то вылезло из воды.
Паче магнита тянет болото.
В тяжкой возне с собою плата за все труды -
перышко смазать любым из цветов полета!

Кто не все продает, понимает: пожалуй,
не милей топора сероцветья пора.
Песенкой ржавой ноет бок отлежалый,
маются стрингера!
Просто нужно такое событий стеченье
(ждать бесполезно, надобно заслужить) -
душ влеченье, струй воздушных теченье,
жажду взлететь и жить!

Все живое когда-то вылезло из воды.
Паче магнита тянет болото.
В тяжкой возне с собою
плата за все труды -
перышко смазать любым из цветов полета!

Тот, кто летает, знает - красок хватает
и вертолетам, и бабочкам, и скворцам...
Черным цветом не вымазать все, что летает.
Впрочем, увидишь сам...

Войду в ту же воду.
Причем тут река?
В реке все течет.
Я корыто возьму,
наполню его до краев,
войду,
выйду
и снова войду. Войду в ту же самую
воду.

Вошел в ту же самую
воду.
Что такое?
Та вода колодезная была,
прохладная,
а эта!..
- Сам же виноват:
пробовал, небось,
теплыми ногами!

Что за ерунда?
Та вода ключевая была,
прозрачная,
а эта!..
- Сам же виноват:
пробовал, небось,
грязными ногами!

Что за чертовщина!
Той воды полное корыто было,
а этой!..
- Сам же виноват:
попробовал -
небось, обрадовался.
Обрадовался -
небось, плясать начал.
Плясал,
небось,
в корыте!

Не выше пояса забвения трава...
Как друг от друга нас дела оберегали!
А мы идем себе своими берегами
и друг от друга глаз не можем оторвать...

Река осенняя - туманная река.
Мила зима, да лед то треснет, то подтает.
Милей весна, да жаль, мосты с пути сметает.
Лишь летний брод, да не видать его пока...

Не выше пояса забвения трава...
Как друг от друга нас дела оберегали!
А мы идем себе своими берегами
и друг от друга глаз не можем оторвать...

Когда бы то ни случилось - ночью или под утро.
Чего бы это не стоило - тихонько за руку тронуть,
соломинкой в нос потыкать, гранату взорвать над ухом.
Разбудите. Разбудите, не пожалеете,
когда засветится море и поднимется то самое слово,
без которого эти строки никогда не станут стихом.

?????????????

Поэт должен жить долго -
чтобы все успеть сочинить,
чтобы успели издать его стихи,
чтобы успели его заметить,
чтобы успели воздать должное...

А я ждать не люблю.
Написал, что хотел, - и помер:
лучше не буду поэтом!

О, странность не ищущих выгод,
удел не щадящих горба!
Весна - это все-таки выбор,
а осень дана как судьба -
судьба осыпаться стихами,
о каждом немного скорбя...
Гора, обронившая камень,
теряет кусочек себя.

Но есть среди тысячи мнений
догадка простая одна -
что, может быть, ствол - неразменен,
а землю - не выпить до дна.
И если все так, то упорней -
неважно, доколе и где -
работай, тяни свои корни
к живой, затаенной воде.

Расплавом сомнений и истин
болячки души береди,
и самые лучшие листья,
наверно, еще впереди.
И что за досужие сплетни,
откуда такие взялись,
что вон, мол, желтеет последний,
тобой недописанный лист?..

Жаль, не волшебники мы и не маги,
А аппетиты растут,
Краткость - сестра дефицита бумаги,
Станешь талантливым тут.

?????????????

ЭТЮД НА КУХНЕ

Пока не стаял, не сгорел, -
закрыться в кухне и - к столу,
и ждать, не скоро ли
нагрянет благодать.
А на окне десяток стрел,
что гордо носят имя "лук",
и в этом горечь есть,
а проку не видать.

А за окном все фонари
в тумане призрачно парят
рекламой насморка,
а мне - рекламой сна.
А ночь и стает, и сгорит, -
и лишь огарок фонаря
в копченый мартовский
сугроб воткнет она.

А что с тетрадным тем листком?
Он пуст, и нет на нем лица:
все так же истины туманно-далеки,
ведь я, пожалуй, не из тех,
кто крест свой тащит до конца -
хоть до утра,
хоть до стиха,
хоть до строки...

Что-то Муза опаздывает.
Обещала прийти ровно в семь -
и нет ее.
Час нет,
день нет,
год нет...
Вдруг
в десятом часу
прибегает -
красная, запыхавшаяся:
- Извини,
там трамваи не ходили:
тока не было.

ПЕСЕНКА О БЕЗВРЕМЕНЬЕ

Помог бы кто-нибудь моей беде,
кто б толком мне ответил,
который на дворе сегодня день,
какой сегодня ветер.
Пустынна крыша дома моего -
ни флюгера, ни флага.
Да и под крышей тоже ничего -
лишь чистая бумага.

И перья спотыкаются в бреду,
в чаду кромещной мути.
Привычка к идиотскому труду:
рифмуйте, друг, рифмуйте!
Разменяна эпоха на уют,
ушла, - не наверсталась.
Что ж, от безделья тоже устают -
валяйте ж про усталость!

А может, к черту, тощую тетрадь
и лист, что наспех выдран?
Бывает время камни собирать,
зачем - там будет видно!
И только-то всего, что дальний путь,
ни сна, ни благодати.
Все будет невзанай, когда-нибудь.
Страдайте, друг, страдайте!

Мне сообщили,
что я не Пушкин -
и я ужасно расстроился.
Знал ли Пушкин,
что он - не я,
наукой не установлено.

А то погоревали бы вместе.

ПЕСЕНКА ПРО ТВОРЧЕСКИЙ КРИЗИС

Посшибали задубелые колодки,
все канаты-якоря пообрывали
и, продрав запаутиненные глотки,
изготовились и рты пораскрывали.
Тут, куда ни глянь, такая заваруха -
самый раз бы в духе классовых традиций...
А башка раскалена, а в горле сухо,
и патетикой, убей, не разродиться.

Как тут сообразоваться
с чувством гражданского долга?
Надо ж влететь так по-идиотски,
к цели заветной приблизясь!
Этак-то, братцы мои, и с голоду
вовсе подохнуть недолго!
Чудненько так все было - и на тебе - бац! -
творческий кризис!

Просто что-то не кончается осень.
Просто весь трамвайный график нарушен.
Просто день с размаху хлопнулся оземь -
звезды в стороны и темень наружу.
Просто листья шелестят - спасу нету.
Просто ты кого-то ждешь - не дождешься.
Все гадаешь, где б я мог заблудиться...
Тут я, в кресле задремал. Успокойся!

Как тут сообразоваться
с чувством гражданского долга?
Надо ж влететь так по-идиотски,
к цели заветной приблизясь!
Этак-то, братцы мои, и с голоду
вовсе подохнуть недолго!
Чудненько так все было - и на тебе - бац! -
творческий кризис!

Только спят в музее вирусы гриппа.
Только в булочной поют до рассвета.
Только дворник, очумев с недосыпа,
самогон перегоняет в конфеты.
Только падает снежок на ресницы.
Только ты кого-то ждешь - не дождешься.
Видно, я забыл дорогу до дома
и уснул на берегу Амазонки.

Великий русский писатель
Аристарх Геннадьевич Буроперов
сказал, что все относительно,
и был относительно прав.

Великий русский читатель
Владимир Исаакович Ланцберг
потому, вероятно, и великий,
что в этом абсолютно убежден.

Великий русский издатель
весь, какой был, уже вышел,
и эти великие мысли
вряд ли увидят свет.

Приятно, рискуя сойти с ума,
годам к пятидесяти
своих пирамид воздвигая тома
все перья на том извести.
Сложнее целым крыло сохранить,
лет эдак до сорока,
не годы, хотя бы дни
успеть полетать пока.

КОГДА МНЕ БУДЕТ ПЯТЬДЕСЯТ

Когда мне будет пятьдесят, плюс-минус,
и я приду к тому, с чего не сдвинусь
и скромно окопаюсь на виду -
с десяток строчек высекши навеки,
я нарисую "шашечки" на деке
и ключиком пружинку заведу -
нехай себе подсчитывает мзду!

А вам явлюсь всех толще и маститей,
Спою не все, а вы мне все простите,
за нечто легендарное любя.
И буду петь, хрипя и уставая,
и в зал глядеть, своих не признавая,
не узнавая где-то и себя -
прошедшего, отцветшего себя...

А если протяну еще немного,
то, отрешаясь от всего земного
помимо пищи, пенсии и сна,
мешая мудрость с немощию мысли,
я песнопенья к суете причислю,
а суета - кому она нужна?
Она ж, поди, не может ничего...

Ну, а покуда мне - плюс-минус - сорок
и важен каждый вздох ваш, каждый шорох,
и похвала, и честная хула, -
разговориться так порою сложно,
зато потом расстаться невозможно.
Такие вот забавные дела!

А зря никто не верил в чудеса...
Но вот однажды летним утром рано
над злой Каперной алые
взметнулись паруса -
и скрипка разнеслась над океаном.

Глаза не три, ведь это же не сон,
ведь алый парус вправду гордо реет
над бухтой, где отважный Грэй
нашел свою Ассоль,
над бухтой, где Ассоль дождалась Грэя.

А рядом корабли из дальних стран
тянули к небу мачты, словно руки.
И в кубрике на каждом
одинокий капитан
курил, вздыхал и думал о подруге.

С любимым легче волны бороздить
и соль морскую легче есть на пару,
ведь без любви на свете
невозможно было б жить
и серым стал бы даже алый парус!

И стал бы серым даже алый парус!

Ветерок такой -
взлететь хочется!
Солнышко такое -
растаять можно!
Настроение -
с ума сойти!

Летаю,
таю,
с ума схожу,
а все, кому не лень,
спрашивают:
- Чего это у тебя
душа нараспашку?

- Да вот, - говорю, -
распахать бы не мешало,
разумного чего-нибудь посеять,
чтоб совсем с ума не сойти.

Бросили все дела,
распахали,
посеяли.

Глядь, ветер утих -
дышать нечем,
солнце раскочегарилось -
спасу нет,
настроение, конечно,
уже не то.

- Нет, - думаю, -
не в рассудке счастье:
зол рассудок.

Снова пришли,
все повыдергали,
доброго понасажали.

И вроде б поначалу ничего,
да тут ветер разошелся -
с ног валит,
зато от солнца -
воспоминание одно,
настроение
ни к черту.

- Нет, - соображаю, -
Не в доброте спасенье:
глуповата доброта.

Опять собрались,
расковыряли,
вечного понатыкали.
И такое взошло постоянство:
весь день -
слякоть,
весь год -
холод,
весь век -
тоска.

Помнишь, во дворе
в подвале жил старик?
Все его дразили Трубачом.
Он лудил кастрюли и бурчал:
па-пара-па-па-па,
па-пара-па-па-па! -
будто бы и знать не знал иной
музыки, музыки.

Он по воскресеньям
доставал трубу
и до блеска мелом начищал,
подносил к губам - и возникал
этот странный сигнал:
па-пара-па-па-па!
Может, этим он хотел вернуть
прошлое, прошлое.

Помнишь, наш давнишний
странный, вздорный спор -
для чего на свете старики?
Помнишь, этот спор тогда прервал
тот далекий сигнал:
па-пара-па-па-па! -
чтобы стало стыдно нам своей
глупости, глупости...

Когда стемнело,
на веранду влетел светлячок
и уселся прямо на стекле.
Брюшко его мерцало
холодным зеленоватым светом,
и с улицы
на него стали слетаться
все, кому не лень.
Прилетали спички,
чиркали о стекло с размаху,
вспыхивали, ломались и гасли.
Тыкались зажженные свечки -
все окно парафином заляпали.
Подрулила керосиновая лампа,
да поздно тормозить начала -
колпак вдребезги,
керосин на землю,
чудом пожара не случилось,
а запах до утра стоял,
всех отпугивал.

Наутро
я попытался пристроиться там,
где вчера сидел светлячок.
Ничего у меня не вышло!

- Ну, как дела твои?
- Какие ж тут дела,
когда печален золотистых листьев говор?
На сером небе - золотые купола,
и нет цветов других и золота другого,
а то, что есть, мне совершенно ни к чему!

- А что мечта твоя?
- Да вот как раз иду,
везде ищу, и это выглядит забавно:
ее где ждут едва ль не в будущем году,
где говорят, что, мол, была совсем недавно,
и не понять уже, что - правда, что - вранье!

- А что любовь твоя?
- Да что ж моя любовь?
Вот видишь дом, но он без окон и без крыши.
Он - трехэтажный размалеванный лубок,
где, обнаглевшие, кота хоронят мыши,
а кот живой, и это видно по усам!

- Ну, а надежда?
- А на что она годна?
Такой и даром-то, представь, никто не хочет.
А я и сам, глядишь, бы вылакал до дна,
да к ней бы веры хоть какой-нибудь кусочек.
Послушай, выручи - возьми ее себе!

- И что ж ты думаешь об этом обо всем?
- Они так бьются,
в прутья клетки мысли бьются!
Но, понимаешь, это все какой-то сон,
а кто сказал, что никогда мне не проснуться?!
Ей-богу, кажется, что все наоборот!

Ещё качаться бортовым огням,
В рассветной дымке проступая смутно,
Ещё не вскрылся маленький обман
Пронзающих на взлёте красок утра.
Ещё готовы к чёрту на рога
Под белыми от соли парусами,
И сказки не стесняемся слагать
И, не стесняясь, сказкам верим сами.

????????????????

А эти домишки когда-то росли на горе,
но, к морю сходя, вдруг однажды навеки застыли.
Лет двести так славно - под утро ни ветра, ни пыли,
ни злобы, ни зависти. Жалко, что лишь на заре.

И утренней лошадью в город въезжал Аполлон,
и лошадь плясала, а в городе жизнь воскресала.
С оси колесницы топленое капало сало,
пригретое щедрым не в меру хозяйским теплом.

И дружно дворняги вывешивали языки -
не злые, а мокрые, узкие флаги собачьи,
и, прячась в тени, за кобылой бежали, тем паче,
что больше и некуда было бежать от тоски.

Нет, было куда - той тропинкой, что шла сквозь леса,
вилась по ручью, с каждым шагом другая, но та же.
И девочка грустно кораблик несла на продажу,
но кто-то уже заприметил его паруса!

Только отьявленный бумажный червь
мог не заметить,
какой сегодня был закат!
Только сто двадцать восемь слепых
не смогли его увидеть
при всем своем желании.
Только шестьсот тридцать тысяч
затурканных домохозяек
не обратили на него никакого внимания.
А также четыре миллиона
работников сферы обслуживания,
да сто двадцать миллионов
рабочих ночных смен,
да полтора миллиарда
телефонисток,
киномехаников,
дикторов телевидения,
офицеров генеральных штабов
и еще кто-то.
Так и прозевали сегодня
эти пять миллиардов несчастных
волшебный,
потрясающий закат солнца!
Признаться,
и я оказался ничем не лучше:
пока их всех пересчитаешь!

Только темный осколок стекла,
на прибрежном костре закопченный,
на сердец слепоту обреченный,
свято верит, что сажа - бела,
знает, сколько осталось тепла
до весны, что родится за морем,
видит каждого деревца корень,
слышит, как воскресает зола...

...Словно выпущенная стрела,
был стремителен взлет ствола.

Возвращение ветки несломанной,
возвращенье листа неотпавшего,
обращенная вниз голова...
Но опущена долу не злом она!
Но о дне Возвращенья не спрашивай:
это - Знак, это - Ива!

Этот черный осколок ночи -
и не зеркало он, и не линза.
Он слезой раскаленной не лился
из глазницы плавильной печи.
Копоть века на кожу легла
не лорнетам, не трубам, не призмам,
а тому, кто, чумаз и непризнан,
звался просто Осколком Стекла...

...Словно выпущенная стрела,
был стремителен взлет ствола.

Возвращение ветки несломанной,
возвращенье листа неотпавшего,
обращенная вниз голова...
Но опущена долу не злом она!
Но о дне Возвращенья не спрашивай:
это - Знак, это - Ива!

...Был стремителен взлет ствола!

Между восьмым и девятым вагонами
я нашел вагон-ресторан.
Обрадовался, поел и ушел.

Часа через два
смутное чувство
привело меня обратно.
Между восьмым и девятым вагонами
уже не было ресторана,
а был вагон-телевизор.
Я проторчал у экрана до отупения,
но, когда вернулся в свое купе,
заснуть так и не смог.

Встал и пошел назад.
Между восьмым и девятым вагонами
ехала открытая платформа,
на которой росли деревья
и горел костер.
Я просидел у костра всю ночь,
пока он не погас,
затем лег и моментально уснул.

Наутро оказалось,
что за восьмым вагоном
едет сразу девятый,
Правда, на некотором отдалении,
а между ними нет ничего,
даже бельевой веревки.
Что за безобразие!
Пришлось отыскать бригадира поезда.
- Странно, - сказал бригадир, -
пойдем посмотрим!

Мы пришли и обнаружили
между восьмым и девятым вагонами
вагон-ресторан.

Музыкантик важно едет
со своей незримой свитой
звуков, образов, мелодий
в этой давке и жаре.
Несравненные одежды -
джинсы, тапочки и свитер -
вам расскажут, при каком он
обретается дворе.

Да, но что его одежды
на локтях так сильно тянет?
Почему его одежды
рвутся только на локтях,
будто он всю жизнь работал
исключительно локтями,
конкурентов-музыкантов
беспощадно молотя?

В коих сферах он опален,
в коих сферах популярен?
От кого падет он навзничь,
перед кем падет ничком?
Что за думу, что за душу
он везет в своем футляре?
Что за счастье наколдует
этим тоненьким смычком?

Чем же мы его сегодня
угостим и чем заплатим,
мы - заплата на заплате,
каждый - бедности дитя?
Окружен чудною свитой,
облачен в смешное платье,
наш изысканный приятель
тоже ездит, не платя.

Перехожу улицу на зеленый свет.
Подходит милиционер:
- Гражданин,
вы поступили,
как подобает гражданину.
За это мы вам должны
три рубля штрафа.
Получите и распишитесь!

Что-то, - думаю, - тут не то!

Прихожу на работу,
вызывает директор:
- Ходят слухи,
вы хорошо провели отпуск.
За это мы решили
назначить вас начальником главка.
А сейчас идите домой,
отдохните.

- Ох, - думаю, - не к добру все это!

Иду обратно,
перехожу улицу на синий свет.
Но никто почему-то ко мне
не подходит,
ничего не платит,
и даже не арестовывает.

- Ну, - думаю, - началось!

Дома включаю телевизор,
смотрю концерт -
и вдруг диктор,
обьявив номер,
поворачивается ко мне
и тихо, чтоб никому не мешать,
шепчет:

- А вы, пожалуйста,
не волнуйтесь:
ваших песен,
гражданин начальник главка,
мы сегодня передавать не будем,
и завтра тоже.
Так что спокойной ночи!

СТАРЫЙ ВАЛЬС ВДОЛЬ НОВОЙ ДОРОГИ

Говорят, что мне на руку тикает время,
что нынче весна... Наплевать!
Я хандрой обуян, я тоскою беремен -
и вот мой беременный вальс!

Музыка, музыка чертит круги -
убежать, разорвать - не моги!

Сквозь машин шабаши, мимо пляски заборов,
глухой от промозглой ночи,
человеческой каши нажравшийся боров -
автобус живот волочит.

Музыка, музыка чертит круги -
убежать, разорвать - не моги!

На пустом ипподроме от первой пороши
до пасхи со свежей травой
пожилая и гордая грустная лошадь
зубрит свой овал беговой.

?????????????????

Да и так ли уж, впрямь, лицемерно задумчив
апрель - беззастенчивый враль?
Вон над кладбищем носятся галки, как души,
которых не приняли в рай.
Вон над кладбищем плачутся галки, как души,
которых не приняли в рай!

Если хоть иногда
не хворать,
не прикидываться дурачком,
не удирать из дому -
хоть на недельку,-
можно серьезно заболеть,
можно стать настоящим идиотом -
и тогда они сами позаботятся,
чтобы пошел ты
куда глаза глядят.

Ухожу в листопад.
Окна дома смотрят вслед,
смотрят темными печальными глазами.
Осень дрожью дождя
пробегает по листве,
пробегает по листве, роняя зависть.
Медный звон во дворах -
он сегодня ни по ком:
эту песню пели латы Дон-Кихота.
Ухожу в листопад -
в листопад, как в непокой, -
драться, верить, уставать, искать кого-то...

Может, все это зря:
гром боев давно утих,
сорвало, как листья ветром, мельниц крылья?
Может, просто смешно -
встать с постели и уйти,
чтоб беседовать в пути с дорожной пылью?
Дождь стучится ко мне,
день от слез с утра ослеп.
Извините, собираюсь, очень занят:
ухожу в листопад...
Окна дома смотрят вслед,
смотрят темными печальными глазами...

Дёргался, дёргался,
думал - допрыгну...
Допрыгался.

Колотился, колотился,
думал - достучусь...
Достукался.

Теперь лежу, лежу,
пускай, думаю, уляжется...
- Эх, ты, - говорят, -
вот и положись на тебя!

День -
казалось, только начат,
а уже почти прошел.
Нас сумерки качают
пеньем сдавленных пружин,
и день уже не день,
а ветхий пыльный дилижанс.

Ночь -
возница спит,
и экипаж плетется наугад.
Луна. Дорога, что змея.
Булыжник - чешуя.
Ах, боже мой,
ведь это ж наши добрые дела!

День -
как много он сулил нам,
как он нас околдовал,
как лихо он был прожит,
как казалось все легко!
Фотограф выставил декор -
лишь голову просунь!

Ночь -
луна. Дорога, что змея.
Булыжник - чешуя.
Сомнений нет -
да, это наши добрые дела!
Куда ж ведет дорога
и куда хотелось нам?

День -
фотограф выставил декор,
лишь голову просунь!
(Лишь голову просунь -
и жди падения ножа,
а если очень хочешь,
все до завтра отложи!)

Ночь -
наш путь блестит,
но что же наши добрые дела?
(Увенчаны репризой
пенья сдавленных пружин
и вкрадчивые речи
наших истинных убийц.)

Очень хочется спеть,
но дорога кончается скоро.
Обрывается степь,
наползает предутренний город.
Мостовые чисты,
по лучам стосковались горячим.
Но гитары в чехлы
мы, наверно, надолго упрячем.
Ах, какие чехлы
мы гитарам своим припасли!

Часто так по заре
в бытие переходим иное.
Надо спеть позарез,
но гитара уже за спиною.
В землю целится гриф,
и прижаты истертые струны...
Но внутри затаив,
лишь на время поглубже засунув,
носим песню и ждем,
что однажды воскреснет в ночи.

С таким трудом вырвался, примчался - и на тебе:
- Бога нет! - говорят.
- А точно нет? Вы не ошибаетесь?
- Сами видите, народу никого.Значит, нету.
- Ну, может, хоть завтрабудет?
- Да и завтра вряд ли...
- Что ж, - спрашиваю, -
совсем никаких надежд?
Оглядываются и подмигивают тихонько:
- Забегите в конце квартала!

В странной грусти безутешен,
грусть и мне внуши,
Серый, Серый, добрый леший,
поп моей души!
С мостовых сметая наспех
лета чешую,
слышишь, осень - божий насморк -
тянет песнь твою.

Это пенье вечной тенью
в мой ступает след.
твой напев - мое смятенье,
отзвук прежних лет.
Тронет память легкой рябью,
тронет - и уйдет.
Бабье лето, лето бабье -
наш с тобой черед.

Паутинкой залатаем
старую мечту...
Только нитка золотая
тает на лету,
и, ее опережая,
мир деля межой,
нить вплетается чужая
музыкой чужой.

Под нее попой, попрыгай,
чью-то страсть насыть!
Только лучше быть расстригой,
чем собой не быть.
Расстригись, упрям и грешен,
и вовсю греши,
Серый, Серый, добрый леший,
поп моей души!

Прекрасно, когда всё ещё впереди: никто не смотрит на тебя в серьёз, никто не дышит в затылок.

?????????????

- В последний наш вечер,
удачливый Бит-Бой,
скажи, кто отмечен
удачливой игрой,
чей путь не знал сомнений,
кто молод, но бывал,
кто нам тебя заменит,
кто нам тебя заменит,
кому отдать штурвал.

Качаются сходни,
кончаются слова,
и ветер сегодня
тугой, как тетива.
- Поверьте, все иначе,
та истина грустна:
за все мои удачи
заплачено сполна.

Но только не надо
прощаний и молитв:
причал мой не назван,
и сердце не болит.
Лишь солнечные нити
сквозь тучи впереди, -
и вы меня не ждите,
и ты меня не жди...

- И все же ты светел,
удачливый Бит-Бой.
В последний наш ветер
уходим мы с тобой!
Друзья, не обессудьте,
прощай, родимый Лис, -
назло врагам и судьбам
мы с якоря снялись!

Будто и не было вчерашней бессоницы -
голова, как перышко.
Будто и не было прошлогодней ссоры -
настроение "с иголочки".
Будто и не было всей этой взрослой жизни -
совесть, как стеклышко.
Будто вообще ничего еще не было,
сегодня я должен родиться на свет -
и мне страшно.

ПЕСЕНКА НАИВНЫХ УПРЯМЦЕВ

...Верно, подрастеряли...
Ясно, поистрепалось...
Виделось, да пропало -
глупость, тлен, суета...
...Знали!
Но вечерами
все же латали парус,
перестилали палубу
и кренговали борта.

Будто сдирали маску
благостного упадка.
Нянчили, как подранка.
Вынесли на мечте.
Ясно, не та оснастка.
Верно, не та осадка.
Может, не та осанка,
да хозяева - те!

Что ж вы слезу - по нас, мол?
Мы вам - с какого боку?
Клочья со щек и с носа -
душных приличий грим.
Смех ваш нас бил не насмерть -
ну да и слава богу!
Может, когда вернемся -
Там и поговорим!

Может, когда вернемся -
поговорим!

Ну, вот и коснулась разруха
Основ моего естества -
Уже лимитирует брюхо
По части подвижничества.
Пытали меня на изгиб, всё
Ломали и мяли бока,
Лежу весь как-будто бы в гипсе,
Хотя и не в бронзе пока.

?????????????

СОНАТИНА ДЛЯ ЗЕЛЁНОГО КУЗНЕЧИКА

Такая сонатина,
зеленая игра...
Ей жизни б не хватило,
в ней старость - не стара.
Что ж, это мне дороже,
я здесь теперь живу;
здесь нет твоих дорожек -
топчу свою траву.
Топчу свою...

Таинственные танцы -
лишь перышки летят!
Топтать бы - не топтаться,
пока глаза глядят,
и вздохи - не усталы,
и злоба - коротка,
и с каждой тварью малой
на "Вы" - пока...

Залатанная скрипка,
зеленая струна...
А утро слишком зыбко,
а ночь темным-темна!
Зеленая дорога
без карты, без примет:
Прелюдия до гроба,
а фуге места нет!

* * *

Быть или не быть?

С одной стороны,
я как все,
значит, так и быть.

С другой стороны,
все меняется,
так что вполне может и не быть.

Так быть или как?
Как быть?

Сую горсправке пятак
и узнаю в популярной форме,
кто я такой.

Подхожу к постовому,
и он обьясняет,
что по случаю новых веяний в психиатрии
я свободен.

Наклоняюсь к бабке,
изучающей на лавочке "Литературную газету",
и слышу:
- Молоденький - а туда же!

Короче, от этих толку не добьешься.
Остальные и подавно -
кто на переучете,
кто на сносях,
кто в парк торопится.

Остается последнее -
зайти в пивную
и заорать во всю глотку:
- Мужики,
быть, черт вас всех побери,
или не быть?!

- А ты что, тоже философ? -
скажут мужики. -
Ну, будем!

Все бы ладно и все бы ничего,
да с замком никак не сладить.
Нынче в ночь на кулички раз в году
отправлялись поезда.
Только дверь кто-то запер и ушел
втихомолку, на ночь глядя.
На ночь глядя, такие вот дела -
и не деться никуда!

Так возьми досконально изложи
на бумажной четвертушке -
с чем в ладу, с чем немного не в ладу,
чем допек утробный вой.
Помнишь, в прошлом столетии писал
Александр Сергеич Пушкин
про такую забавную игру -
бой Руслана с Головой.

А тому, кто родился с головой,
нет ни праздников, ни буден.
Щиплет Гамлет ромашку - "быть, не быть?" -
тоже вроде бы учен.
Со своими, не с чьими ж там нибудь
головами бьются люди;
бьются насмерть, а если и на жизнь -
на какую, дело в чем!

Встань в рассвет - в санитарные часы
свежевыскобленных улиц,
помолись, вместо "Господи, спаси",
повторяя: "Черта с два!"
Может, там, у аптеки за углом,
жизнь тебя и караулит,
а что дверь кто-то запер и ушел,
так на то ж и голова!

Ничего-ничего, вдруг шарах, мигом выхожу из себя и начинается…
"Не в себе ты что ли" - щебечут девушки, как будто не знают, что мне от этого не по себе.

???????????

НЕ СПЕШИ ТРУБИТЬ ОТБОЙ

Не спеши трубить отбой:
ты дорогу до конца не прошагал,
и уходит из-под ног
в небосвод голубой
самый трудный, самый главный перевал.
и уходит из-под ног
в небосвод голубой
самый трудный, самый главный перевал.

Ты часы остановил,
испугался неизбежности такой...
И тому, в ком сердце льва,
кто с отвагой в крови,
первый шаг бывает сделать нелегко.

Загляни в глаза себе.
Стало стыдно, значит, что-то здесь не так!
Нет удач без неудач,
нету легких побед,
так чего ж ты опечалился, чудак?

И не смей трубить отбой:
ты ж дорогу до конца не прошагал,
и уходит из-под ног
в небосвод голубой
самый трудный, самый главный перевал...
Перевал.

Пришёл отдавать долги,
а мне говорят:
- Здесь такие не живут!
- Это как - "не живут"?
- Да так, не живут уже.
- А какие живут?
- Которые сами вам должны.
- Так пускай отдают!
- Погодите, - смеются, -
куда вы торопитесь?

...И будет снег лететь в окно,
кровать и стулья осыпая,
и тишина придет такая,
что слово выдохнуть грешно,-
и лишь глядеть, глаза закрыв,
как снег ложится и не тает,
следы спокойно заметает
того, кто выпал из игры.

Погаснет мир скупых чудес,
рукой неверной нарисован,
и сразу станет невесомым
все, что пока имеет вес.
Уйдут, отмаясь в стороне,
осиротевшие печали;
как их почти не замечали,
так вряд ли вспомнят обо мне...

Ну что ж, пора в недальний путь -
подняться, лесенку приставить...
Нет, не смогу себе представить,
чтоб здесь я жил когда-нибудь.
Но вот ведь дело - снег в окно,
весь снег небесный - только в это!
В других же окнах будет лето -
на свете так заведено.

Однажды,
разумеется, осенью,
я высохну и рассыплюсь
на тысячу фотокарточек
под общим девизом: "Всё
о микрофонных стойках
последней трети ХХ века"...

Ещё вероятней, однажды
ранней весной - не иначе -
пригреюсь я и растаю,
и в коридоре под вешалкой,
где висит моя мокрая куртка,
два башмака будут плавать
в мутной луже меня...

Так ли, не так, но однажды
в студеную зимнюю пору
вряд ли что может случиться,
поскольку в нашем районе
совсем не бывает зимы.

Положите сверху камень,
ну, а больше - ничего.
Камень может жить веками.
Камню краска не нужна.
Краеведы скромный серый
не заметят мой редут,
и орлята-пионеры
сбор подальше проведут,
сбор в сторонке проведут.

Сверху камень положите,
не пишите ничего.
Чтоб не знал и местный житель,
что под ним валяюсь я.
Чтоб среди каменьев прочих
в час, когда заест тоска,
только тот, кто очень хочет,
мой булыжник отыскал,
нас обоих отыскал.

Положите камень сверху,
только больше ничего.
Отвалю его, как дверку,
как почую, что - пора,
и подамся, не прощаясь,
в зелень, в темень, в синеву,
превращаясь, превращаясь
то в корягу, то в сову,
то в дворнягу, то в траву...

Оставьте в покое покойника,
к чему хоровод меж могил!
При жизни он не был иконкою
и шумных торжеств не любил.
От подвигов Бог его миловал,
не стал он Героем труда,
и странную эту фамилию
не нужно цеплять никуда.

Печась о покойничьей печени,
усопшего нервы щадя,
его заунывные песенки
не мучайте на площадях.
Пускай пробираются кухнями,
пеньками осенних лесов...
Не смотрятся - значит, протухли.
Не слышатся - стало быть, все.

И если на сердце поганенько,
не будем о сем горевать:
ей-богу, не стоит "органика"
того, чтоб ей дань отдавать.
Но ежели песенкой выстрелит
гитарки шальной тетива, -
душа, увольнение выстрадав,
вспорхнет, будто снова жива.
Вспорхнет, будто вправду жива.

...А трубачи бредут в казармы,
коней усталых расседлав.
А завтра будет день базарный.
А нынче будет ночь светла.
А ночью снов совсем не будет,
а только тяжесть забытья
от тягостей житья-бытья -
пока дневальный не разбудит.

И вновь, захочешь - не захочешь, -
ты объявляешь день, трубя.
Он отделяется от ночи,
он начинается с тебя.
Ах, как ты юн в его начале!
Каким окажешься в конце -
что будет на твоем лице,
когда тебя он измочалит!

И, может, ты не в настроенье,
и, может быть, всему "труба".
Но полк - на общем построенье,
а на губах труба груба.
И дело вовсе не простое -
заставить петь простую медь,
но это надобно суметь,
иначе мучиться не стоит!

Щепки летят!

КРИВОЙ СУЧОК

?????????????????????????

Самолет у земли
пробивает облака.
- Вот и славненько, - думаю. - Сели!
А бетонную твердь
обступает по бокам
молодая веселая зелень.
Ну, трава и трава,
отчего же на уме
вроде праздник, а вроде бы - смута?
Так ведь, братцы, октябрь,
дело катится к зиме,
а она вдруг взошла почему-то!

Кто-то срочно отцвел,
кто-то временно исчез,
а кого-то кому-то скормили.
Нынче, братцы, октябрь,
и, по логике вещей,
правит осень в подоблачном мире.
У нее свой сезон,
у нее свои права -
и ползет серых дней вереница.
Только эта трава -
сумасшедшая трава -
не торопится ей подчиниться.

Что за черт! Что за сорт?
Кто там главный по траве?
Кто позволил? Где пропуск? Чья виза?
Шум растет, а росток
все упрямей лезет вверх,
будто снегу грядущему вызов.
Точно жмурится он
в чьем-то сказочном тепле
и надежду несмелую будит:
мол, понятно, - природа,
законы и т.п.,
только, может, зимы да не будет?

А впрочем, взоры их действительно печальны.

ПЕСЕНКА ПРО МАЛЕНЬКОГО ФОНАРЩИКА

А все потому,
что есть у него привычка:
спичку
он зажигает, чиркая
о подметку своего башмака.
Странно,
при этом подметки
остаются совершенно целыми,
а уменьшается сам фонарщик -
ну, пусть немного -
всего на ноль-
ноль-
ноль-
одну какую-то
миллиметра,
и все же...

А вы улыбаетесь:
вы-то знаете,
что никакого фонарщика нет,
что все это - ядерные процессы,
распад,
синтез,
выделение колоссального количества энергии...