Запах пены морской, и горящей листвы,
И цыганские взоры ворон привокзальных.
Это осень, мой друг, это волны молвы
О вещах шерстяных и простудах банальных.

Это осень, мой друг, это клюв журавля,
Это звук сотрясаемых в яблоке зерен.
Осень, мой друг, это свежая тушь
Расползается, тщательно дни сокращая.

Скоро все, что способно, покроется льдом,
Синей толщей классической твердой обложки.
Это осень, мой друг, это мысли о том,
Как кормить стариков и младенцев из ложки.

Как дрожать одному надо всеми людьми,
Словно ивовый лист или кто его знает?
Это осень, мой друг, это клюв журавля,
Это звук сотрясаемых в яблоке зерен.

Осень, мой друг, это слезы любви
Ко всему, что без этой любви умирает.

Я маленький. Горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поет, поет мне как "ныне
Взбирается вещий Олег".

Я слушаю песню и плачу,
В рыданьи в подушки дышу.
И слезы постыдные прячу.
И дальше, и дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Ремонтом жужжит за стеной.
И плачу, и плачу над бренностью мира
Я маленький, глупый, больной.

"Не убий", - учили, "не спи, не лги".
Я который год раздаю долги.
Но мешает давний один должок -
Леденцовый город, сырой снежок.

Что еще в испарине тех времен?
Был студент речист, не весьма умен,
Наряжался рыжим на карнавал,
По подъездам барышень целовал.

Я тогда любил говорящих "нет"
За капризный взгляд, ненаглядный свет.
Просыпалась жизнь, ноготком стуча,
Музыкальным ларчиком без ключа.

Голосит разлука, горчит звезда.
Я давно люблю говорящих "да".
Все то мнится: сердце сквозь даль и лед
Колокольным деревом прорастет.

Да должок остался на два глотка.
И записка мокрая коротка.
Засмолим в бутылку воды морской,
Той воды морской - пополам с тоской.

Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознешь лбом, саданет в стекло,
А очнешься вдруг - двадцать лет прошло.

Я забыл как звали моих подруг,
Дальнозорок сделался близорук.
Да и ты ослепла почти, душа,
В поездах простуженных мельтеша.

Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней.
Двадцать лет прошло, словно двадцать дней,
То ли мышь под пальцами, то ли ложь.
Поневоле слезное запоешь.

Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознешь лбом, саданет стекло,
А очнешься вдруг - двадцать лет прошло.

Дорога, дорога, разлука, разлука,
Знакома до срока дорожная мука,
И отчее племя, и близкие души,
И лучшее время все дальше, все глуше.

Лесная сорока одна мне подруга.
Дорога, дорога, разлука, разлука,
Устало в пыли я плетусь, как острожник,
Темнеет вдали, приуныл подорожник.

И страшно немного без света, без друга,
Дорога, дорога, разлука, разлука.

Как тебе живется, королева Анна,
В той земле - во Франции чужой?
Неужели от родного стана
Отлепилась ты душой?

Как живется, Анна Ярославна,
В теплых странах? - а у нас зима.
В Киеве у нас настолько славно, -
Храмы убраны и терема.

Там у вас загадочные дуют
Ветры с океанов вдоль земли.
И за что там герцоги воюют,
И о чем пекутся короли.

Там мечи, и панцири, и шкуры,
Войны и охоты - все одно.
Там под вечер хлещут трубадуры
Авиньонское вино.

Ты полночи мечешься в постели,
Просыпаясь со слезой.
Хорошо ли быть на самом деле
Королевой Франции чужой?

Храмы там суровы и стрельчаты,
В них святые - каменная рать.
Своевольны лысые прелаты,
А до Бога не достать.

Хорошо почувствовать на ощупь,
Как тепла медовая свеча.
Девушки в Днепре белье полощат
И кричат, по-русски хохоча.

Как тебе живется, королева Анна,
В той земле - во Франции чужой?
Неужели от родного стана
Отлепилась ты душой?

На горных склонах ветер звезды пас.
И молвил нам учитель с болью скрытой:
"Петух три раза не успеет крикнуть,
Я буду предан кем-нибудь из вас."

Мешал Учитель в очаге золу.
Мы не могли сказать в ответ ни слова,
Как будто сразу вся мирская злоба
Подсела с краю к нашему столу.

Учитель нас улыбкою согрел,
Но в ней печаль сквозила сокровенно.
И постепенно, будто бы измена
Крик петуха за окнами созрел.

Молчали мы и горные вершины,
Срок истекал, сквозь тучи свет проник,
И первый крик раздался петушиный,
Как совести моей предсмертный крик.

Швырялся ветер тучами, как пеной,
Так что разверзлось небо, накренясь.
И крик второй раздался над Вселенной,
Но не было предателя меж нас.

Так неужели ты ошибся, пастырь,
Учитель, ясновидец и пророк?
Святыня рухнет, разобьется насмерть,
Когда слова не сбудутся в свой срок.

Предательство без низкого расчета
Возможно ли? Ответа Бог не даст.
Но Бог умрет навеки, если кто-то
По предсказанью Бога не предаст.

И я решил стать над собой и веком,
Лобзаньем лживым осквернив уста,
Пожертвовать Иисусом - человеком,
Спасая этим Господа Христа.

Скорей, скорей, ночь шла уже на убыль.
И в этой окровавленной ночи
Поцеловал Учителя я в губы,
Чтобы его узнали палачи.

Собирались наскоро. Обнимались ласково.
Пели, балагурили. Пили, да курили.
День прошел, как не было,
Не поговорили.

Виделись, не виделись. Ни за что обиделись.
Помирились, встретились, шуму натворили.
Год прошел, как не было,
Не поговорили.

Так и жили наскоро. И дружили наскоро.
Не жалея тратили. Не скупясь дарили.
Жизнь прошла, как не было,
Не поговорили.

Скоро, скоро будем дома,
Скоро, милая жена!
Там за озером на горке
Церковь старая видна.

Знаю, в церкви той потемки,
Там святых пробрала дрожь.
Зато в нашей комнатенке
Хорошо-то до чего ж!

Скоро, скоро будем дома
Чай вприкуску попивать,
А напьемся хорошенько -
И скорее почивать.

Скоро, скоро, да не сразу,
Поскорее, да не вдруг.
А вприкуску - не вприкуску,
Лишь бы сладко, милый друг!

Уплывает, уплывает, уплывает паpоход,
В пpедpассветной дымке тает
Пpовожающий наpод.
И беpеговые гpезы тонут в пенистом кольце,
То ли ветеp выбил слезы,
То ли бpызги на лице.

Высокая волна с беpега видна,
А беpег плохо виден за волной.
И все глядят назад,
А солнце бьет в глаза,
Раскачивая тени за спиной.

Уплывает, уплывает, уплывает паpоход,
От тоски и от печали, от pазлук
И от невзгод.
Кто-то веpит, и не веpит, все пpавы
И непpавы,
Будут беды и потеpи выше кpыш и головы.

Человеку живется горько.
У него и сервант и горка.
Есть диван и жена под боком.
А ему все выходит боком.

Он в квартире своей томится
Перед ним океан дымится.
Острова в океане дикие.
Он хотел плыть на "Контике"

Нет ни горки и ни серванта
Обстановочка - серовата
Ни в квартире, ни на диване
Человек плывет в океане

Он клянет его в бога в душу
Он во сне уже видит сушу.
Но кишит океан акулами
И дымком берега окутаны

Человека трясло ломало
Все ему человеку мало
Подавай ему плод запретный
Очень любит он плод запретный.

Он и в тесном трамвае едет
И совсем никуда не едет
Все равно он куда-то едет
Все равно этим плодом бредит.

Он к нему простирает руки
На губах ощущая сладость
Он не может без этой муки
Это старая его слабость.

Человеку живется горько.
У него и сервант и горка.
Есть диван и жена под боком.
А ему все выходит боком.